СТИХИ
В ПОИСКАХ ВЧЕРАШНЕГО ВРЕМЕНИ.
На столе между пиццей, компотом и кислым вареньем
Распластался «Хазарский словарь» на тридцатой странице…
Я пытаюсь беспомощно вымучить стихотворенье,
Я припомнить хочу неуставшие, прежние лица
Подзабытых друзей, совопросников прошлого века.
Но под ретушью времени лица едва различимы.
Как свихнувшийся плейер, вертящийся в поисках трека,
Что затёрт навсегда, путешествую в прошлые зимы.
Дневники – как гербарий, где чувства – как листья сухие.
Всё безжизненно в них, всё подёрнуто пеплом остывшим.
На рецензию Хроносу предоставляю стихи я,
Я из рода Раневских, поющих о срубленных вишнях.
Безнадёжный искатель вчерашнего дня, археолог,
Потерявший останки умерших любовей и мнений,
Я надеюсь найти, раскопать самый первый осколок,
Странно выпавший в связке предшествующих поколений.
Я боюсь оказаться Хазарского ханства потомком:
У Хазарии, кроме названия, всё эфемерно.
Я хочу рассказать своё время – печально, негромко,
Хоть для сына его сохранить я обязан, наверно…
Два поэта молчали за кружками пива
О главном.
В никуда шли фламингоподобные дивы
Забавно.
Мимо шли алкоголики и работяги
Со смены.
Мимо шли (так казалось) деревьев коряги
И стены.
Мимо плыли Фиаты, Пежо, Мерседесы
И Вольво.
Развалились под зонтиком бара повесы
Привольно.
Шли старухи, тащили картонную ношу
Фатально.
Вечер был ни плохой, ни хороший, –
Печальный.
Два поэта искали хмельно и натужно
Приметы,
И казались каким-то довеском ненужным
К сюжету
Равнодушного города, странного мира
Людского,
Сверхфальшивою нотой в потёмках клавира
Чужого.
В городской перспективе химерно смотрелись
Поэты,
Словно в белой зиме многоцветная ересь
Из лета,
Словно жёлтые розы в руках у невесты-
Разини,
Словно обледеневший отрог Эвереста
В пустыне.
Им понятно, что всё оборвётся на вздохе
Бесславном,
И надо успеть со-молчать в суматохе
О главном.
ПРЕДЧУВСТВИЕ ИСТИНЫ.
Говоришь, одиночество? –
Нет, просто жухлые листья
Разлетелись по городу в поисках летнего сна.
Говоришь, одиночество? –
Просто художники кистью
Красят низкое небо, с чердачного полу-окна.
Говоришь, расставание? –
Нет, просто поезду скучно
Засыпать в тупике без весёлой толпы в животе.
Говоришь, расставание? –
Просто когда-нибудь нужно
Улетать в небеса, подышать на иной высоте.
Говоришь, не погодится? –
Нет, просто проводы лета
В хороводе безумном затеяли справить дожди.
Говоришь, не погодится? –
Просто Пьеро и Пьеретта
На раскрытые зонтики сыплют весь день конфетти.
Говоришь, всё окончено? –
Нет, просто сыграно действие,
На изломе судьбы коротаем недолгий антракт.
Говоришь, всё окончено? –
Просто расстроилось шествие,
Потому что колонны идут и не в ритм и не в такт.
Говоришь, умирание? –
Глупо, смешно и бессмысленно,
Просто, смена эпох, завещание звёзд и крестов.
Говоришь, умирание? –
Просто открытие истины,
Просто – вечность в глазах, просто перерождение слов.
РЕЗЮМЕ.
Импровизировала жизнь
Нелепый джаз из наших судеб.
Он был то бешен, то зануден.
В коктейле праздников и буден
Захлёбывалась бытом мысль.
Жизнь протекала через нас,
Пока мы строили прожекты,
Якшались в партиях и сектах,
А жизни кровожадный вектор
Сверкал, пропарывая нас.
Года сгибали спину в крюк,
Дубили кожу, рвали пряди.
В бессильной злобе с часом сладить
Бросались мы, упрямства ради,
Конвейер повернуть разлук.
Цедя по капельке раба
Из закоулков душ заблудших,
Мы ждали дней безмерно лучших…
Но выдавили всё и тут же
Постигли вдруг: душа пуста.
9 МАРТА.
Уход, исход, опустошенье? –
Какая разница в названьи,
Когда жизнь сузилась в мгновенье
И пошатнулось мирозданье? –
Когда глаза её ленивы,
Когда слова её обманны,
И дни бессмысленно – кровавы,
И смерть уже почти желанна.
Ведь знал, что будет всё напрасно,
Что всё – игра, что всё – причуды,
Что мир лишь кажется прекрасным,
Что за огнём – лишь пепла груды,
Что счастье – временный подарок,
Спасающий в минуты горя.
Свеча сгорает, но огарок
Пытается со мраком спорить.
Я спорю, я бросаю вызов
Безжалостной махине рока.
Из множества моих эскизов
Ты – тоньше Незнакомки Блока.
Ты – тоньше… Или мне казалось,
Хотелось знать тебя такою?
Вот – ты с другим. Что мне осталось? –
Болеть несбыточной мечтою?
Болею. Горько и напрасно
Терплю обиды и измены,
И слепо верю: ты – прекрасна,
И знаю: память неизменна.
Я – сказочник. Я верю в сказки,
Где всё сбывается однажды,
Где выгорать не смеют краски,
Где станет счастлив каждый, каждый!
Но всё трудней поверить в завтра,
Когда сегодня – пусто, больно,
Когда сегодня – всё неправда,
И я понуро и безвольно
Смотрю вослед твоим уходам,
И вижу женщину другую,
Где главная черта – свобода,
А я по прошлой, той тоскую…
МОЛИТВА.
Отпусти меня, память! Всё помнить и маяться этим
Круглый год, целый век, – почему мне такая беда?
Всё равно не отмыться от прошлых зазубрин, отметин,
Всё равно не сокрыться от ждущего где-то суда.
Отпусти меня, тело! Ты так неуютно для духа:
Неосознанный зов в бесконечный, бесцельный покой!
Отмирание крыльев, наверно, от полного брюха.
Я ещё полечу, я ещё наслажуся игрой!
Отпусти меня, старость! Не вовремя ты постучала.
Ты ошиблась дверьми, – я ещё как мальчишка люблю!
Это сердце ещё не отмучалось, не отмечтало.
Я найду тебя сам, если высохну и отгорю.
Отпусти меня, демон! Зачем ты приходишь ночами?
Я давно заглянул в эту пропасть по имени смерть.
Я давно свою жизнь не с другими, с вселенной сличаю.
Камень – хлипкий фундамент, пространство – надёжнее твердь.
Отпусти меня, Боже! Прости мне грехи и соблазны.
Я нагой пред тобой, голова покаянна в золе.
Намекни же с небес, что старанья мои не напрасны.
Отпусти меня с миром, и я побреду по земле…
У ЗЕРКАЛА ПОЭТА.
В мастерской художника-поэта,
Как войдёшь, направо, возле входа –
Зеркало, в котором все приметы
Жизни до тринадцатого года.
Всё скрипит в Волошинском музее:
Половицы, двери, мебель, стены.
Всё ветшает, зеркало мутнеет,
Деревянный дом скрипит о бренном.
Как блаженно было поколенье,
Что могло уйти на дикий берег
Возводить обитель вдохновенья,
Не жалея лет, усилий, денег!
Как убого нынешнее племя
(Выросшее вопреки, некстати),
Что, не различая свет и темень,
Всё крушит в младенческом азарте.
Я пытаюсь вымолить ответы
В стенах поэтического храма,
Вглядываюсь в зеркало Поэта
С треснувшей местами амальгамой.
Помнит это зеркало Марину,
Пьющей чай из треснувшего блюдца
В жизни той, наивной и невинной,
В те года, ещё до революций.
Что рождалось в стриженной головке
В двадцать лет? Какие чудо-ритмы
Нашептал ей по-медвежьи ловкий
Макс в предощущеньи скорой битвы?
Из каких времен смотрели лица
В этот угол пыльный и домашний?
Под древнеегипетской царицей
Кто являлся в раскалённой башне?
Ипполит ли? Федра? Ариадна
Выходили на призыв Марины
Под печатный книжный шаг парадный
В перезвоне киммерийской глины?
Зеркало молчит, скрывая лики
Всех великих, промелькнувших в башне.
Коктебель давно не берег дикий,
И Марина в нём – как вздох вчерашний.
РОМЕО + ДЖУЛЬЕТТА (трилистник)
1.
Чему равно «Ромео + Джульетта»? –
Безумству юных в солнцепёке лета?
Попытке жить, с души срывая путы?
Антракту в полосе вражды и смуты?
Чему равно «Джульетта + Ромео»? –
Срыванию плодов с познанья древа?
Желанью обладать другим, другою?
Спасенью смертью двух детей-изгоев?
«Ромео + Джульетта» – что за этим?
Кто рядом с ними чёрной тенью третий? –
Тиран-отец, бесчувственная мать?
Монах, стремящийся интригу разыграть?
«Джульетта + Ромео» – есть задача,
Но нет ответа ни в надгробном плаче,
Ни в череде конфликтов и потерь.
Распахнута в пространство театра дверь…
2.
Придумав формулу «Ромео + Джульетта»,
Корявым почерком я вёл без трафарета
Те имена – на стенах ли, заборе, –
В попытке разобраться в жанре горя,
В надежде вызвать чувство состраданья
Прохожего, собаки, мирозданья.
Неловкий граффити, я выводил кармином
Слова, сплюсованные смертью воедино.
Поверх “Metallic”, Цоев и Кобейнов
Два слова выводя благоговейно,
Я чувствовал магическую силу,
Которая пером Творца водила.
Но люди шли, не поднимая взглядов,
Дожди и солнце драили фасады,
Тускнели надписи «Ромео + Джульетта»…
Возможно, время было «не про это».
Шло время фарсовое. Места для трагедий
В нём не было. И вырастали дети,
Не ведавшие Данте и Боккаччо…
Давай, Шекспир, с тобой вдвоём поплачем.
3.
Да разве он любил свою Джульетту? –
Была игра до головокруженья,
Ведь так легко в мгновение рассвета
Сойти с ума от жаворонка пенья.
Она себя вручала не Ромео,
А юности беспечно-неумелой.
В четырнадцать кто ощущает меру?
Кто цену знает клятвам скороспелым?
Решенье формулы «Ромео + Джульетта»
Чревато истиной: исход закономерен.
Но кто из юных слушает советы?
Но кто из юных не самоуверен?
В святой ночи, когда они открылись,
Не ощутим горчащий привкус страха.
Они бы выжили, потухли, отбесились,
Не окажись на их пути монаха…
Любому разум будет в срок ниспослан,
Не внемлет юность старческим советам.
Не допусти ж, господь, усталым взрослым
Решать судьбу Ромео и Джульетты.
СТАВЯ «ТРИ СЕСТРЫ».
К Чехову! К Чехову, словно на плаху
Вверх восхожу.
Скованный робостью, выжатый страхом,
Веры прошу.
Мне бы к нему провести бездорожьем
Двух-трёх людей,
И ощутить оголённым подкожьем
Смысл мелочей,
Пауз симфонии, бездны молчания
Музыку слов,
Вечность почуять в скрипеньи-качаньи
Белых стволов,
Слышать оборванных струн затухание,
Стук топоров…
Жизни итожатся мраком отчаянья, –
Чехов суров.
В небе летят перелётные птицы,
Множа тоску.
Хочется плакать, стреляться, напиться,
Или – в Москву!
Дальше и дальше: от скрежета века
В текст и подтекст,
Чтобы примерить себе, человеку,
Чеховский крест.
БИБЛИЯ.
Если вдруг за спиною почувствую гибель я, –
Только ты защитишь и спасёшь меня, Библия!
Необъятною глыбой, бесформенно-рыхлою,
Ты громадно встаёшь перед времени вихрями.
Затерявшись пылинкой в страницах потрёпанных,
По дорогам твоим я скитался истоптанным.
У бесчисленных старцев совета испрашивал,
Жаль, что чаще тогда, когда делалось страшно мне.
Я бродил между трупов и пил с царедворцами,
Подаянья просил со слепыми уродцами,
Я рыбачил, пахал и лозой виноградною
Ото сна пробуждал целину безотрадную.
Любовался на женщин, далёких и чистых,
И не сдерживал слёзы на горестных тризнах.
Я бродил по просторам ушедшего времени
И у прошлого взял животворное семя,
Из которого вырастил древо надежды,
Под которым спасался от боли я, грешный,
Под которым мечтал и считал полнолунья,
Под которым игрался с дочушкой-молчуньей,
Под которым живу и бываю влюблённым,
Где молюсь в упоеньи богам неиконным.
И когда мир скрежещет и катится к гибели,
Я лежу и читаю под деревом Библию.
ПЕРЕЧИТЫВАЯ ГЛАВУ СЕДЬМУЮ…
Если мир утопает в трясине безверия,
Если рушатся души, а следом – империи,
Кто-то должен решиться на дело мужское:
Хоть для нескольких душ стать спасителем-Ноем.
Надо к морю идти, там из древней акации
Просто строить ковчег, не читая нотации,
Не взывая, не споря, не тратясь на частности,
Даже если весь мир не предвидит опасности.
Надо молча строгать брёвна-мачты шершавые,
Хоть другие себя изнуряют забавами,
Хоть дуреют в разврате, унынье и лени
Накануне великой воды и забвенья.
Всё рассудит потоп: кому дно, кому небо…
Если знаешь свой крест, снисхожденья не требуй,
И без трепета в сердце решись на мужское:
Хоть для горстки детей стань спасителем-Ноем.
ЦИТАТА ИЗ АНТОНИОНИ.
Пробиться к свету и стать счастливым?
Встречать рассветы, считать приливы?
Растаять в небе, парить над миром
Воздушным змеем, немым эфиром?
Но с темнотою важней сродниться,
И стать в ней чуткой, глазастой птицей!
Реальность лучше видна без света.
Во мраке легче найти ответы.
Пробиться к звуку, ему отдаться:
Журчанью речки, штормам оваций,
Органной мессе маэстро Баха,
Блаженством звуков лечась от страха?
Но с тишиною важней сродниться,
И стать в ней чуткой, бесшумной птицей,
Чтоб слышать песни и шёпот предков,
Чтоб слышать вечность, хотя бы редко.
СМЕНА ИПОСТАСИ.
Видимо, всё!
До предела, до точки, до края!
Еле заметно,
И вдруг ощущаешь – полёт! –
В небе, над небом,
Безумствую: около рая!
Тело – бестельно:
Не помнит, не значит, не жмёт.
Видимо, всё!
Без возврата, без жали, без боли, –
В чёрный квадрат,
Или – в белый, как саван, покой, –
Вниз головой,
В упоеньи безудержной воли,
Я – позади.
Впереди – кто-то вечный, иной.
Видимо, всё!
Ощущение времени стёрто.
Длится мгновенье
Как день, как столетье, как смерть.
Глупой насмешкой
Мелькают созвездья и морды.
Голый, свободный, –
Не весь, но хотя бы на треть.
Видимо, всё!
Без сомненья и без сожаленья…
ЧТО – неизвестно.
И КАК – не постичь, не понять.
Просто – другой:
Человек ли? Стихия? Растенье?
Просто – другой!
Многократно: опять и опять.
